Тимоти Эванс с детства страдал от костного туберкулеза – тяжелая болезнь не позволяла ему нормально учиться в школе, поэтому он даже читал и писал с большим трудом. Родители увезли его из Южного Уэльса, где он родился, в Лондон: они поселились в хорошем районе, недалеко от Гайд-парка. Самому Эвансу приходилось перебиваться случайными заработками: то он подрабатывал маляром, то вкалывал на угольной шахте – закрепиться нигде не удавалось. Жизнь не ладилась, но в 1947 году друг Эванса предложил ему сходить на свидание вслепую: так он познакомился с Берил – своей будущей женой.

Прошло два года. Тимоти и Берил со своей дочкой уже переехали в отдельный дом, но семейная жизнь была для всех испытанием: Тимоти пропивал все заработанные деньги, а Берил из-за этого постоянно ругалась с ним. Тогда же пара узнала, что у них скоро будет ещё один ребёнок. Тимоти уговорил жену сделать аборт. Помочь с этим вызвался сосед из подвала, почтальон Джон Кристи.

Через пару недель, вечером холодного ноябрьского дня, Тимоти забежал в здание полицейского участка. Он рассказал, что, вернувшись с работы, обнаружил дома два тела – своей жены и маленькой дочери. Полицейские начали расследование: тогда соседи рассказали, что в семье Эвансов, бывало, ссоры доходили до драки. В итоге все обвинения предъявили как раз Тимоти: по версии следствия, он сам в приступе гнева задушил своих домочадцев. Суд счел его вину доказанной – Тимоти Эванса повесили.

Все это время Джон Кристи из подвала убивал женщин и закапывал их тела во дворе своего же дома. Дочь и жена Тимоти тоже были его жертвами. Впрочем, полиция узнала об этом только через три года после того, как приговор Эвансу привели в исполнение.

Про дело Эванса написали книги, сняли несколько фильмов, а BBC недавно даже выпустила сериал из трёх частей. Несправедливое решение суда, из-за которого убили невиновного человека, перевернуло отношение британцев к смертной казни. На первых полосах газет, в эфирах телеканалов и радиостанций началось большое обсуждение – а нужна ли она вообще? История Эванса, по мнению специалистов, стала главным аргументом в пользу отмены смертной казни в Великобритании в 1965 году.

На протяжении веков люди думали и спорили о том, как надо наказывать преступников и зачем. Должен ли убийца платить за преступление своей жизнью? Можно ли, причинив боль человеку, перевоспитать его? А мы вообще хотим, чтобы преступник исправился, или нам достаточно того, что общество с помощью наказания ему отомстило? В разные эпохи на эти вопросы отвечали по-разному.

Сделать плохо тому, кто навредил тебе – эта мысль укоренилась в голове человека ещё тогда, когда люди жили племенами. Уже в то время существовал первобытный вид наказания – кровная месть. Его единственной целью было возмездие: он убил кого-то из нашей семьи, мы – убьем кого-то из его. Когда общество стало устроено сложнее, функцию наказания преступников взяло на себя государство: теперь оно с помощью судов решало, кого и как наказывать.

Древнегреческий философ Платон считал, что наказание нужно для исправления преступника, но если исправить его никак не получается, то выбора не остается – нужно убить. Философ говорил, что дети должны отвечать за поступки отцов, дедушек и прадедушек, если все три родственника совершили в свое время преступление: мысль в том, что у детей, воспитанных такими людьми, что-то вроде плохой наследственности. Поэтому внуков, например, если их родственники сильно провинились, по Платону, нужно было изгнать куда-нибудь подальше. Самым же серьёзным преступлением Платон считал обиду родителей или государства: за это он предлагал казнить виновного или долго его мучить.

Развиваясь, общество меняло свое отношение к наказанию: в Древней Греции преступник обычно расплачивался за нарушение закона своей жизнью. До сих пор люди, обсуждая слишком строгое наказание для кого-нибудь, говорят про «драконовские меры» – жесткий свод законов придумал древнегреческий политик Драконт. Украл ты, например, пару овощей с грядки у соседа, а тебя за это приговорили к смертной казни. Вообще почти за любое нарушение закона по этим правилам человека нужно было убить: сам Драконт объяснял, что даже самый незначительный проступок заслуживает такого наказания, а для серьёзного он просто не смог придумать большего. Цель у такого наказания, по сути, была одна – отомстить человеку и покарать его.

В Древнем Риме система наказаний стала ещё изощреннее: там подумали, что человека, совершившего серьёзное преступление, надо не просто убить, но убить так, чтобы его смерть стала назиданием всем остальным. Поэтому жителей Римской империи закалывали, вешали, сжигали заживо и отдавали диким зверям. Все это происходило при скоплении народа: считалось, что люди увидят, как жестоко наказывают преступника, и после этого сами и думать забудут о том, чтобы нарушить закон. Так публичные казни помогали запугать всех вокруг.

В Париже в XV веке даже принято было выбивать барельефы с описанием преступления и наказания: один из сохранившихся, например, до сих пор расположен на церкви августинцев и описывает публичное покаяние трех королевских стражников, забивших до смерти двух представителей церкви и доктора теологии из парижского университета.

Когда мир стал чуть более гуманным, люди задумались о том, чтобы не убивать нарушителей закона, а сделать так, чтобы они больше не совершали преступлений. Ученые стали думать о том, как лучше всего перевоспитать преступника – надо было поработать с ним так, чтобы он не повторил своей ошибки. Проблема в том, что пытаться исправить человека можно по-разному: где-то пробовали делать это, причиняя боль, где-то – убеждать, а где-то – лечить.

Ученые обратили внимание на то, почему вообще люди совершают преступления. Ведь никто не рождается злым или добрым – какие-то конкретные вещи вынуждают человека преступить через закон. Если ему, например, не хватает еды, а купить её он не может, то он, чтобы не умереть, может попробовать что-то выкрасть. Кто больше виноват в этом преступлении – человек, который решился на кражу, или само общество, которое устроено так, что ему не достается самого необходимого для жизни? И можно ли вообще винить и наказывать человека, если совершенное им преступление – не его самостоятельный выбор, а всего лишь следствие воспитания и социальной среды?

Один из видных ученых эпохи Просвещения – философ Иммануил Кант – в конце XVIII века написал работу «Метафизика нравов». Во введении к ней Кант размышляет о преступлениях: к ним, по мнению мыслителя, можно причислить только умышленное нарушение закона. Так, например, современник Канта, ирландский драматург Чарльз Маклин, как-то повздорил со своим товарищем Томасом Халламом. Друзья спорили, кому какой парик достанется на репетиции. Размахивая руками во время горячей дискуссии, Маклин случайно – так он, по крайней мере, утверждал потом – заехал своей тростью Халламу по голове. Удар пришелся прямо в глаз, и бедняга на следующий день скончался. Суд так и не смог обвинить Маклина в убийстве – его, конечно, наказали, но не слишком строго.

В то же время Кант задумался и над другой вещью: нужно ли учитывать, в каком душевном состоянии находился человек, который нарушил закон? Если его, например, ужасно разозлили или нарочно вывели из себя, должно ли от этого меняться наказание? Кант считает, что да – всё это обязательно нужно учитывать.

Играет ли роль то, насколько трудно человеку было совершить преступление? Одно дело, когда кто-то готовил кражу месяцами, разработал специальный план, взломал замки и добрался до сокровенного тайника, и другое дело, если тайник – уже открытый – вдруг случайно попался на глаза. Результат один и тот же – ценные вещи пропали. Но, несмотря на это, Кант считает, что чем больше сложностей преступник преодолел на своем противозаконном пути, тем серьезнее должна быть для него ответственность.

Кант обрисовывает нам ситуацию: в некоем обществе, например, принято наказывать за оскорбление человека штрафом. Вроде бы все честно – наговорил лишнего, будь добр расплатиться монетой. Но а как быть с тем, что в таком обществе богач может позволить себе сколько угодно оскорблять других, а вот бедняк должен держать язык за зубами? Справедливо ли это? Кант приходит к выводу, что нет. Справедливым, с его точки зрения, будет другое наказание: давайте, пишет философ, заставим того, кто оскорбил другого человека, целовать стерпевшему его брань руку. И делать так придется даже тем, кто гораздо выше по статусу, чем жертва: тогда обзываться не захочется ни богачам, ни беднякам.

Кант вообще развил целую теорию наказания: у вора он предлагал отбирать всё его имущество, того, кто совершил изнасилование, – кастрировать, убийцу, который пошел на преступление умышленно, – приговаривать к смертной казни. Впрочем, даже последователи Канта в итоге сочли, что его систему наказаний ни в коем случае нельзя применять на практике.

Другой философ того времени – немец Георг Гегель – считал, что наказание – это заслуженное возмездие для того, кто нарушил закон. Смертную казнь, писал Гегель, надо сохранить, потому что это единственный способ отнять у преступника то, что он забрал у своей жертвы. В системе Гегеля любое наказание вообще должно было соответствовать вине: если кто-то украл, то приговаривать его к смертной казни нельзя, поскольку преступник может расплатиться с жертвой, а вот если речь идёт об убийстве, то тут и наказание должно быть таким же. Эта идея, кстати, некоторым криминологам – в первую очередь немецким – пришлась по душе: учение Гегеля они в целом приняли, пусть и с некоторыми поправками.

В начале XX века философы сформулировали утилитарные – то есть направленные на достижение конкретных практических целей – теории наказания. Они должны были помочь устранить все последствия преступления. При этом, считают философы, государство должно не только наказывать, но и делать все, чтобы не допустить преступления в будущем: нужно, например, в некоторых случаях просто отнимать у преступников физическую возможность вредить другим людям. Наказание философы прошлого столетия считали вынужденной необходимостью: с одной стороны, оно, конечно, причиняет страдания преступнику, с другой стороны, обществу это идет на пользу – преступлений становится не так много.

Другой философ того времени – немец Георг Гегель – считал, что наказание – это заслуженное возмездие для того, кто нарушил закон. Смертную казнь, писал Гегель, надо сохранить, потому что это единственный способ отнять у преступника то, что он забрал у своей жертвы. В системе Гегеля любое наказание вообще должно было соответствовать вине: если кто-то украл, то приговаривать его к смертной казни нельзя, поскольку преступник может расплатиться с жертвой, а вот если речь идёт об убийстве, то тут и наказание должно быть таким же. Эта идея, кстати, некоторым криминологам – в первую очередь немецким – пришлась по душе: учение Гегеля они в целом приняли, пусть и с некоторыми поправками.

Другой философ того времени – немец Георг Гегель – считал, что наказание – это заслуженное возмездие для того, кто нарушил закон. Смертную казнь, писал Гегель, надо сохранить, потому что это единственный способ отнять у преступника то, что он забрал у своей жертвы. В системе Гегеля любое наказание вообще должно было соответствовать вине: если кто-то украл, то приговаривать его к смертной казни нельзя, поскольку преступник может расплатиться с жертвой, а вот если речь идёт об убийстве, то тут и наказание должно быть таким же. Эта идея, кстати, некоторым криминологам – в первую очередь немецким – пришлась по душе: учение Гегеля они в целом приняли, пусть и с некоторыми поправками.

Многие современные криминологи вообще считают нарушителя закона жертвой. В американском сериале Mind Hunters, например, рассказывается история серийного убийцы Эда Кемпера, который убил восемь женщин, в том числе и свою мать. Склонность к насилию у Эда появилась ещё в раннем детстве: свою агрессию он вымещал на животных. Несмотря на то, что Эд был сильным и очень умным ребёнком, в школе над ним издевались. Дома он чувствовал себя не намного лучше: отец ушел из семьи, а мать постоянно напивалась и кричала на него без всякой на то причины. Спать Эду приходилось в холодном подвале, потому что мать почему-то считала, что он может изнасиловать свою сестру. Совершенные им убийства, конечно, никто не оправдывает, но в то же время специалисты акцентируют внимание на том, что общество не обращало внимания на ужасную жизнь ребёнка, из которого в итоге вырос серийный убийца.

Почему человек вообще идёт на преступление? Авторы книги «Новая криминология», которая полвека назад вышла в Великобритании и наделала шума по всему миру, уверены: люди нарушают закон не потому, что они сами по себе плохие или злые, виной всему – неравные возможности. У мужчины в современном капиталистическом обществе они одни, у женщины – немного другие, уровень дохода у среднестатистического белого американца, например, на порядок выше, чем у темнокожего, а перспектив у ребёнка олигарха больше, чем у выходца из детского дома. В этом сегодняшние криминологи и видят главную проблему, из-за которой совершаются преступления.

В 2013 году осужденная по за акцию в Храме Христа Спасителя участница Pussy Riot Надежда Толоконникова объявила голодовку с целью обратить внимание на содержание в российской женской колонии в Мордовии: осужденные женщины работали в швейном цеху с раннего утра до позднего вечера, а тех, кто жаловался на переработку, наказывали заключением в камеру строгого содержания. Недовольных, по словам Толоконниковой, избивали до полусмерти. Это потом подтвердили и сами заключенные в разговоре с представителями Совета по правам человека при президенте.

Юный высокий блондин Алекс ДеЛардж сидит в кресле, к которому привязаны его руки и ноги. На голове у него – специальное устройство, которое не даёт сомкнуться векам. Это сделано для того, чтобы Алекс постоянно смотрел вперед и не отвлекался. А на большом экране, который установлен перед ним, в это время непрерывно показывают сцены насилия. Бесконечные издевательства сопровождаются классической музыкой – надзиратели ставят Бетховена.

Алекс – преступник из фильма Стэнли Кубрика "Заводной апельсин". Его задержали во время разбойного нападения на дом богатой старушки-кошатницы. Все, что с ним делают, – попытка изменить его психику и внушить полное отвращение к убийствам, побоям и избиениям. "Техника Людовика", как называют её в фильме, даёт результат: Алекс выходит из тюрьмы совершенно другим человеком – любой намек на насилие тут же вызывает у него приступ тошноты. Идиллия длится недолго – на Алекса в скором времени нападает кучка бездомных, а ответить им он попросту не может. Закономерная кульминация истории: Алекс, не находя в себе сил жить в таком мире и не имея возможности хоть как-то защитить себя, пытается выброситься из окна

Режиссер фильма Стэнли Кубрик, равно как и Энтони Бёрджес – автор книги, по которой снят фильм, пытаются нам художественно объяснить, что лечение преступности невозможно, а главное – негуманно. И хоть сейчас с авторами "Заводного апельсина" спорить никто и не будет, принудительное лечение в мире все равно существует. Например, в отдельных штатах США людей, совершивших преступления на сексуальной почве, могут добровольно или принудительно пичкать препаратами, которые снижают половое влечение. Уголовный кодекс Калифорнии и Алабамы предусматривает, что такая мера – официально ее называют химической кастрацией – распространяется на тех, кто совершил половое преступление, жертвой которого стал ребенок до 13 лет. Если это уже не первое такое преступление, то никто и спрашивать не будет – сразу дадут таблетки. Если первое, то тогда химическая кастрация будет обязательным условием досрочного освобождения. Отменить эту меру может только специальный совет при тюрьме. Кроме того, в некоторых штатах до сих пор практикуют и хирургическую кастрацию: процедуру могут провести, например, в Техасе, но только с согласия самого осужденного.
Раньше вообще практиковали лоботомию – это такая операция, в ходе которой человеку сверлят череп и повреждают ткани мозга. После этого пациент по сути превращается в овощ: он не может сам принять никакого решения, становится абсолютно безвольным и просто доживает свою жизнь скорее уже как какое-то растение, а не как человек. В середине XX века в США делали тысячи таких операций: на хирургический стол в принудительном порядке ложились в том числе и преступники – считалось, что лоботомия избавит их от агрессивности. Впрочем, потом выяснилось, что агрессия спустя лет 10-15 все равно вернется, а стать нормальным человеком пациент, скорее всего, не сможет уже никогда. Лоботомию в 1950-е годы начали запрещать в разных странах мира: в СССР, например, её признали "лженаучным методом лечения".

1331 год. К набережной реки Волхов медленно подходят вереницы разных людей. Укрываясь от холодного пронизывающего ветра, они встают небольшими группами вокруг помоста на Вечевой площади. Веселее всех – рижские купцы. Им терять нечего, они здесь сторонние наблюдатели. Новгородцы стоят насупившись, немецкие купцы пересчитывают свои деньги и постоянно переговариваются. На помост поднимается первый оратор: он рассказывает, что накануне между русскими и немцами в Новгороде произошла драка. Одного русского нашли потом мертвым, а у одного из немецких купцов забрали испачканный в крови нож. Судьба последнего сейчас и решается – какое наказание выберут для того, кого подозревают в убийстве?

1331 год. К набережной реки Волхов медленно подходят вереницы разных людей. Укрываясь от холодного пронизывающего ветра, они встают небольшими группами вокруг помоста на Вечевой площади. Веселее всех – рижские купцы. Им терять нечего, они здесь сторонние наблюдатели. Новгородцы стоят насупившись, немецкие купцы пересчитывают свои деньги и постоянно переговариваются. На помост поднимается первый оратор: он рассказывает, что накануне между русскими и немцами в Новгороде произошла драка. Одного русского нашли потом мертвым, а у одного из немецких купцов забрали испачканный в крови нож. Судьба последнего сейчас и решается – какое наказание выберут для того, кого подозревают в убийстве?

1331 год. К набережной реки Волхов медленно подходят вереницы разных людей. Укрываясь от холодного пронизывающего ветра, они встают небольшими группами вокруг помоста на Вечевой площади. Веселее всех – рижские купцы. Им терять нечего, они здесь сторонние наблюдатели. Новгородцы стоят насупившись, немецкие купцы пересчитывают свои деньги и постоянно переговариваются. На помост поднимается первый оратор: он рассказывает, что накануне между русскими и немцами в Новгороде произошла драка. Одного русского нашли потом мертвым, а у одного из немецких купцов забрали испачканный в крови нож. Судьба последнего сейчас и решается – какое наказание выберут для того, кого подозревают в убийстве?

В 1922 году в СССР могли расстрелять за неисполнение обязательств по договору, в 1960 – за мародерство, в 1962 – за взяточничество. С 1962 по 1989 годы суды вынесли 24 422 смертных приговора, большинство из которых привели в исполнение. С конца 1980-х количество смертных приговоров начало сокращаться. Конституция Российской Федерации 1993 года установила, что смертную казнь можно применять только за особо тяжкие преступления, а обвиняемому в таком случае должны предоставить возможность рассматривать его дело с участием присяжных. В итоге в 1993 году было вынесено 157 смертных приговоров, в 1994 году – 160, в 1995 году – 141. 28 февраля 1996 года Россия вошла в Совет Европы, в связи с чем обязалась подписать Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод, которая отменяла смертную казнь. 2 августа 1996 года казнили Сергея Головкина, обвиненного почти в 40 изнасилованиях и убийствах мальчиков на территории Московской области. Он стал последним расстрелянным в истории нашей страны.

Ученый Яков Гилинский утверждает, что российская криминология – наука о преступлениях – ещё не до конца избавилась от «любви» к смертной казни: до сих пор специалисты требуют «борьбы» с преступностью и пренебрежительного относятся к достижениям зарубежных коллег.

Вот пример из совсем недавнего прошлого: в октябре 2019 года в Саратове обнаружили тело школьницы, она ушла совсем недалеко от дома. Полицейские очень быстро вышли на след предполагаемого преступника – он жил в одном из гаражей рядом с местом убийства. Когда сотрудники полиции приехали задерживать подозреваемого, за ними, вооружившись палками и разной кухонной утварью, увязались местные жители, которые хотели самостоятельно наказать преступника. Тогда полиции, чтобы не допустить самосуда, пришлось пустить слезоточивый газ.

После этой истории в России вновь началась бурная дискуссия по поводу смертной казни: жители Саратова создали в интернете петицию с требованием казни для обвиняемого. В то же время известные политики и журналисты стали говорить о том, что в России надо отменить мораторий на смертную казнь. Впрочем, тогда пресс-секретарь президента Владимира Путина Дмитрий Песков лаконично обозначил позицию Кремля: «Этот вопрос не обсуждается».

Сейчас то, каким будет наказание для преступника, в России определяет Уголовный кодекс. С середины 1990-х годов он регулярно и порой бессистемно менялся: в документ из 360 статей внесли более полутора тысяч изменений. Сейчас, например, максимальное наказание за убийство – такое же, как за подделку денег организованной группой.

По данным Федеральной службы исполнения наказаний, в России число заключенных уменьшилось до самого низкого уровня со времен распада СССР. Осенью прошлого года их насчитывалось 533 207 человек. Россия находится на первом месте в Европе по числу людей, отбывающих срок, на 100 тысяч населения. Почти каждый третий сидит в тюрьме за преступления, связанные с наркотиками — их гораздо больше, чем наказаний за убийство или кражу. В большинстве своем это те, кто употребляет наркотики, а не продаёт их.

Директор Санкт-Петербургского института права имени Принца Петра Ольденбургского Аркадий Гутников уверен, что говорить о разных видениях наказания в России и на Западе не совсем верно: система развивается в одном и том же направлении, просто российская отстает примерно на 100-150 лет. Причины – то ли в эпохе Возрождения, которая так и не привила российскому обществу гуманистические ценности и в первую очередь ценность свободы, то ли в религиозной подоплеке – культ страдания в православной церкви, согласно которому только испытавший муки имеет шанс на исправление и спасение. А может быть – все в комплексе. Во всяком случае западный мир, говорит Гутников, начал задумываться о гуманизации системы наказаний тоже сравнительно недавно – в прошлом и позапрошлых веках, когда люди массово стали переезжать в города. Двигатель этого процесса – страх: горожанам не хотелось жить рядом с теми, кто потенциально может совершить преступление. В таком случае надо было сделать все, чтобы человек социализировался и снова жил по законам.

"Часто в Интернете я вижу шутки на тему содержания Брейвика (норвежец, устроивший теракты, из-за которых погибло 77 человек и 151 получили ранения) – мол, он сидит в прекрасных условиях, да еще и жалуется на жестокое обращение, что ему не обновили версию игровой приставки. "Да мы бы сами в этой тюрьме посидели, чем тут ходить на работу", – говорят наши соотечественники. И тут мы приходим к тому, что институт наказания напрямую зависит от развитости институтов воли. Часто в России режим в вузах или на работе мало чем отличается от режима на зоне. Но это не кажется, чем-то противоестественным – у россиян нет ценностного понятия о свободе. Поэтому и ее ограничение у Брейвика не кажется чем-то совсем уж ужасным, тогда как для западного мира это и есть наибольшее наказание", – поясняет Гутников.

На протяжении долгого времени ученых волновал вопрос: можно ли родиться уже предрасположенным к преступлению? Если родители ребёнка часто преступали закон, значит ли это, что у него больше шансов стать преступником? А если человек, например, вырос в бедном квартале и дружил с преступниками, то вероятность того, что он рано или поздно попадет в тюрьму, тоже увеличивается?

Все это не могло пройти бесследно: людям, которые окружали Спека, было плевать на закон – они нарушали его, когда хотели. Ничего удивительно в том, что он, когда вырос, стал поступать точно так же, нет. Главная проблема, которая обычно стоит перед специалистами в таком случае – понять, в какой пропорции сказывается влияние семьи и окружения, а в какой – наследственности . Другими словами, это общество виновато в том, что человек становится преступником, или у него просто есть некий ген "преступности", который он получил от родителей?

Одним из первых этой проблемой занялся итальянский ученый Чезаре Ломброзо, работавший тюремным врачом. Он исследовал несколько сотен черепов умерших и тысячи черепов живых преступников. Кроме того, Ломброзо изучил особенности организма – пульс, температуру, телесную чувствительность, интеллект, привычки, болезни и даже почерк – десятков тысяч преступников и добропорядочных граждан. Исходя из этих данных, ученый составил портретные характеристики преступника: неправильная форма черепа, узкий и скошенный лоб, несимметричное лицо и чрезмерно развитые челюсти.

Ломброзо пришел к удивительному выводу: поскольку его среднестатистический преступник внешне больше напоминал какого-то дикого зверя, то он решил, что люди, которые нарушают закон, просто не до конца эволюционировали, и поэтому не всегда могут себя контролировать. Вот рыжие преступники, выяснил он, встречаются крайне редко. Чаще всего преступления совершают брюнеты и шатены. Первые предпочитают воровать или заниматься поджогами, а вторые склонны к убийствам. Блондины иногда встречаются среди насильников и мошенников.

Ломброзо считал, что бедняки чаще становятся убийцами, грабителями и насильниками. Те, кто побогаче, чаще бывают профессиональными мошенниками. Идеи Ломброзо еще при жизни критиковали современники. Например, группа английских исследователей под руководством Чарльза Горинга провела эксперимент: они исследовали три тысячи человек, среди которых были и заключенные, и обычные граждане, включая некоторое число студентов-старшекурсников из Оксфорда и Кембриджа. Почти никаких статистических подтверждений существования физической разницы между ними не нашли. Хотя и обнаружилось, что преступники были несколько ниже ростом и в среднем имели меньший вес, Горинг и его помощники заключили, что "такого феномена, как "физически преступный тип", не существует".

Несмотря на это, ученые не оставляли попыток доказать генетическую предрасположенность к преступлениям. На одно из исследований пригласили 30 пар взрослых мужчин-близнецов: в каждой паре как минимум один человек был преступником. В случае идентичных близнецов – то есть людей с одинаковыми генотипами – ученые обнаружили "совпадение": оба они в 77% случаев были преступниками. А вот с неидентичными близнецами ситуация оказалась совсем другой: только в 12% случаев каждый из них нарушал закон. Впрочем, повторить эксперимент у других ученых не получилось – результаты были совсем другими. Да и научная ценность такого исследования вызывала вопросы: ведь невозможно отделить, где на человека повлияла наследственность, а где – среда и воспитание.

Начиная с 1950-х годов криминологи массово ринулись считать коэффициент интеллекта для преступников и непреступников, Тогда они обнаружили, что у преступников он в среднем ниже. Криминолог Владимир Кудрявцев из Европейского университета объясняет это так: люди, которые родились в менее благополучных семьях, имели меньше ресурсов для того, чтобы развиваться интеллектуально, и, таким образом, их средний уровень интеллекта был чуть ниже, чем у людей, принадлежащих к среднему или верхнему среднему классу.

В XXI веке ученые продолжили искать физиологическое объяснение преступности: в середине 2010-х годов криминологи Хоски­н и Эллис стали искать взаимосвязь между уровнем гормонов, которые были у эмбриона в материнской утробе, и степенью агрессии этого же человека. Считается, что разница длины указательного и безымянного пальцев на руках определяется тем, насколько сильным было воздействие тестостерона, когда ребенок находился в утробе. Хоски­н и Эллис попросили группы малазийских студентов измерить разницу длины пальцев и ответить на вопрос о преступном опыте или об агрессии. В результате исследования они пришли к выводу, что люди, у которых указательный палец был в среднем длиннее, чем у остальных, проявляли большую склонность к агрессии, а в том числе и к криминальному поведению. В 2016 году журнал Criminology проверил эти данные на большей выборке и обнаружил, что на самом деле никакой связи нет

Вопрос о наследственности преступного поведения, несмотря на эти исследования, продолжает интересовать ученых, и понятно почему: кажется, что, вылечив преступника или его родителей, человечество сможет гарантировать для себя абсолютно мирное существование на планете.

Первые исследования о том, как окружающая среда влияет на количество преступлений, начали проводить в Чикагском университете в конце 20-х гг. ХХ века. Исследователи Клиффорд Шоу и Генри Маккей решили разобраться, откуда берется преступность в Чикаго. Для этой цели они взяли данные местной судебной службы и попытались их систематизировать. Как показал анализ, преступность концентрируется в определенных районах города. .

Ученые выяснили, что больше всего нарушений закона – в запущенных местах, где живут неблагополучные семьи: там и так куча социальных проблем, которые к тому же усугубляются бедностью. Шоу и Маккей также обнаружили, что преступность вслед за потенциальными преступниками не перемещается. Люди переезжают в другие места и перестают совершать преступления — а вот то место, которое они покинули, продолжает быть магнитом для преступности. Такие части города Шоу и Маккей назвали транзитными зонами. В них люди живут непостоянно, поэтому их не обжи­вают – не облагораживают территорию вокруг, не ищут себе там друзей, а хотят только как можно быстрее съехать. Американский ученый Верон Фокс, продолживший дело Шоу и Маккея, утверждал, что развитие автомобильного транспорта, увеличение мобильности населения, рост городов и возникновение торговых центров по городскому периметру способствует децентрализации районов, в которых концентрируется преступность.

О влиянии среды на преступность писал и современный американский социолог Тревис Хирш. Для исследования он провел опрос пяти с половиной тысяч школьников в Сан-Франциско. Хирш сделал вывод: чем крепче связь несовершеннолетнего подростка с родителями, чем успешнее его учеба в школе, чем больше он чем-то занят вне занятий в классе – спортом или какими-нибудь кружками, – тем меньше у него шансов стать правонарушителем.

Начиная с середины ХХ века в исследованиях криминологов появляется тема субкультурности преступлений. Американский ученый Альберт Коэн пишет, что подросток из низших слоев городского населения совершает преступления без умысла обогатиться, а просто с целью «попробовать, что это такое». Молодежь хочет вывернуть свою жизнь наизнанку, показать, что устоявшиеся ценности для неё ничего не значат. Так появляются своеобразные субкультуры, которые напрямую влияют на количество преступлений: в одной нарушение закона считается поводом для гордости, в другой – агрессия становится нормой, в третьей главным развлечением будут наркотики.

Нам всем, бывало, не хватало на что-то денег, при этом далеко не каждый в этот момент думал, где бы их украсть или кого бы ограбить. Преступления, как считают ученые Маркус Фелсон и Лоурэнс Коэн, совершают не все, кто не удовлетворен своим доходом, а лишь небольшая прослойка из этих людей. Для того, чтобы человек нарушил закон, должно совпасть, считают они, сразу несколько условий. Во-первых, чтобы у потенциального преступника была весомая причина сделать что-то противозаконное. Во-вторых, чтобы в пределах досягаемости была жертва – не обязательно человек, ей может быть и предмет: главное, чтобы он удовлетворил ту самую потребность. В-третьих, человек должен считать, что когда он совершит преступление – угонит, например, машину, – то тогда никто уже не помешает ему оторваться по полной.

Теория напряжения американского криминолога Стека объясняет, почему в период праздников происходит всплеск убийств: это тоже влияние социума, но косвенное. Традиционное сложившееся представление о праздниках связано с ожиданиями чуда и решения проблем, но приходят праздники, никакого чуда не происходит, и тогда у человека накапливается агрессия. Одни люди, как считает Стек, тогда идут крушить и ломать всё вокруг, другие – заканчивают жизнь самоубийством.